Читая однажды воспоминания Анатолия Наймана об Ахматовой, я наткнулась на рассказ о суде над Бродским. Это история была тогда для меня внове, она меня потрясла. К тому же там упоминалась деревня Норенская, а я тоже знала ее, это между Коношей и Ерцево, если на поезде ехать от Вологды за Вожегу. Так он был в 30 километрах от Коноши! Я вспомнила, я ведь тоже там бывала. Ездила в Ерцево с дедушкой в гости к его брату, места там хорошие, мне нравилось там. Я тогда была маленькая, училась в третьем классе, дедушка с бабушкой жили в Вожеге, а в Ерцево жил его брат дядя Миша. Когда все эти поездки были, я значения им не придавала, но потом, через много лет, придирчиво сосчитала годы и поняла, что все совпадает. Действительно, я была в Ерцево несколько раз и в том числе весной 1964 года, а ведь известно, что суд над Бродским состоялся в марте 1964 года. А в Ерцево был отдельный лагерный пункт (ОЛП).

Другим напоминанием была усмешка самой Анны Ахматовой, что-то типа “делают рыжему биографию этим судом”. Может, подтекст здесь такой, что в ее времена страдания были иного порядка? А эта ссылка не была сильным наказанием, на ее взгляд. Мы тоже с братом часто вспоминали поездки в Ерцево, повторяю, эти места нравились нам, там по сравнению с другими поселками и снабжение было хорошее.

Вспоминали мы не раз тунеядцев, которых привозили в Ерцево на машине (не на поезде, как мы ожидали). Это было событием, все бежали смотреть, как везут тунеядцев.

В тот раз, весной 1964 года, мы тоже стали свидетелями такого события. Их действительно привезли несколько человек, в основном это были интересные молодые люди. Два—три человека вскоре собрались и пошли в местный магазин. Один человек отделился от компании и пошел, сел неподалеку от нас прямо на траву Я твердо помню, что это была весна, крутом была чернота голой неприютной земли, и только этот клочок ввиду какого-то дома был совершенно зеленый, просто изумрудный. По очень простой причине, кстати.

Так вот, этот человек сел на траву, и стал потягивать из бутылки светлое, наверно сухое, вино. Мы с братом глазели на него, не отрываясь. Брат потом говорил, что тогда он впервые увидал пачку сигарет “Кент”, а сама бутылка, которую молодой тунеядец держал в руках, была длинная и узкая, с зеленой наклеечкой. Мы таких бутылок не видывали, было понятие питья водки стаканами. А это было как-то странно… Молодой человек лет двадцати был очень приятной наружности, с продолговатым лицом и белесыми ресницами. Мы долго смотрели на него, не решаясь подойти, робея, тем более он сидел так тихо, был такой скромный и задумчивый. Разве тунеядцы такие? Мы ждали, что это будут или совсем забитые сломленные люди, или наглые блатные, или разряженные стиляги, а тут ни то, ни другое. Однако мне не давало покоя то, что он сел не на месте. И подавив страх, я подошла к нему, и, запинаясь, сказала:

— Вы извините, вам бы в другом месте сидеть, здесь не надо, здесь у нас туалет был.

Там еще доска торчала грязная, самому можно было догадаться. Он смутился. Он взглянул на меня внимательно, может быть, принял меня за девочку более старшего возраста, ведь мне, десятилетней, можно было дать 15—16, да и одежка на мне была московская, дочка Ирины Скобцевой присылала со своего плеча (за что меня местные дразнили москвичкой). Да еще такие вещи говорю. Смутился и едва улыбнувшись, тут же ответил:

— А мне теперь все равно, где сидеть. И принялся опять потягивать свое вино. Вот и весь эпизод.

Я не утверждаю, что это был ОН. Просто деликатный, милый человек, совсем не похожий на тунеядца. Но кажется что он. Жители Ерцева относились ко многим тунеядцам с большой симпатией, и я почувствовала тогда, что они правы. Тунеядцев в Ерцево любили, это были необычные, как правило люди, они привлекали внимание с хорошей стороны. Я узнала позже, что вследствие этого и жизнь им очень не усложняли. И Бродский в ссылке жил не так уж плохо, всего 30 км от железной дороги, к нему приезжали гости, особенно в тот год осенью, я потом слышала. Если учитывать публикацию в “Красном Севере” от 3 февраля 1996 года, то и сам Бродский ездил в Вологду. Однажды у бригадира, в подчинении которого Бродский работал в деревне, спросили, как действительно тунеядец? На что бригадир покачал головой: “Не сказал бы”.